Он стучал кулаком по столу и ругался, но успех у публики не становился от этого больше. Именно в это время начальство, под давлением художественного совета, решилось, наконец, придать нашему исполнению несколько более типичный джазовый стиль. Встал вопрос о приглашении Цфасмана. Однажды мы увидели на наших репетиционных пультах даже ноты “Голубой рапсодии” Гершвина. Были приложены большие усилия, чтобы найти подходящую солистку-певицу, которая не только хорошо бы пела в стиле джаза, но и эффектно выглядела. И тут нас как раз пригласили играть в Кремль для Сталина и его гостей. Это приглашение имело печальные последствия для Государственного джаза СССР. Сталин усмотрел стиль и приёмы настоящего “буржуазного” джаза у нашей новой певицы Нины Донской. Создалось действительно трагикомическое положение. Широкие массы слушателей не приняли нас потому, что мы слишком мало были похожи на настоящий, всем знакомый и любимый джаз. Сталину же не понравились мы потому, что кое-что от настоящего джаза в нас все-таки было. Конечно, именно это “высочайшее неблаговоление”, а не неуспех у публики, послужило причиной того, что Комитет по делам искусств и Музыкальное управление резко изменили своё отношение к джазу вообще. После концерта в Кремле наша солистка была уволена, а с Государственного джаза снято почётное звание “СССР”. Художественный совет был распущен.
Вскоре после этого я ушёл из Государственного джаза и стал усиленно готовиться к государственным экзаменам в Московской консерватории. От моих бывших коллег узнавал я, что дела Государственного джаза быстро шли вниз. Его состав вскоре сократили до 28 человек, которым, в свою очередь, сильно снизили жалованье. Лучшие из музыкантов джаза стремились уйти из него, и нельзя сказать, что Музыкальное управление особенно противодействовало этим желаниям. Перед войной Государственный джаз концертировал (как обычно, без большого успеха) в Сибири и на Дальнем Востоке. После начала войны он был расформирован.
Единственный джаз в Советском Союзе, который пережил военные годы, был старый джаз Леонида Утёсова. Этот джаз не занимался изысканием новых путей в джазовой музыке, не подражал американским джазам и вообще не “мудрствовал лукаво”. Он только аккомпанировал своему шефу, который распевал свои бесчисленные советские песенки с военно-лирическим содержанием. Это было не очень оригинально, но зато вполне безопасно. Перед самой войной джаз Утёсова получил титул “Государственный джаз РСФСР”.
Как-то в Нью-Йорке я купил в русском книжном магазине на 56-й улице несколько номеров “Советского искусства”. В одном из них мне попалась на глаза небольшая заметка о том, что “по приказу начальника Главного музыкального управления, Государственный джаз РСФСР переименовывается в Государственный эстрадный оркестр РСФСР”. Так последний джаз в СССР лишился единственного, что ещё связывало его с настоящим джазом, - своего названия...
...Когда я ещё играл в Государственном джазе, я много раз участвовал в правительственных концертах в Большом театре. За день до каждого такого концерта нам всем выдавались специальные пропуска, на которых фамилия каждого из нас была напечатана не на пишущей машинке, а типографским способом. Текст пропуска кончался фамилией начальника охраны, тоже набранной печатными буквами. Как сейчас помню эту фамилию: “Комиссар госбезопасности III ранга Дагин”.
Всем участвующим в этих концертах необходимо было соблюдать некоторые правила, о которых нас специально предупреждали. Например, нам рекомендовалось не расхаживать без дела по театральным коридорам и не отдаляться от отведённой для нас артистической комнаты. Разрешалось ходить только в ближайшую уборную и в буфет. Другое правило обязывало всех участников концерта без малейшего исключения прибыть на концерт не позже, чем за час до начала. Прибывшие позже этого срока считались опоздавшими со всеми вытекающими отсюда последствиями. Чтобы понять всю странность этого распоряжения, надо иметь в виду, что огромная программа правительственных концертов никогда не заканчивалась раньше, чем через четыре часа после начала, иногда же затягивалась и на все шесть. Таким образом, концерт, начавшийся, например, в 8 часов вечера, всегда оканчивался после 12 часов ночи. И те артисты, которые выступали в конце концерта, должны были тоже приходить к семи часам вечера и терпеливо просиживать 5 и больше часов за кулисами, опустошая буфет и слоняясь из угла в угол по артистической. Единственными среди всех участников правительственных концертов, кто никогда не скучал в течение этих часов томительного ожидания, были артисты Государственного джаза СССР, в особенности, бывшие цфасмановцы. В этих вольных людях, не прошедших, подобно всем прочим советским гражданам, строгой школы политического и дисциплинарного воспитания, не было и в помине ни подобострастного уважения, ни страха, смешанного с любопытством, перед таким событием, как концерт в присутствии самого Сталина. Цфасмановцы всегда привозили на правительственные концерты всякие игры: карты, домино, шашки, шахматы и, предъявив при входе в Большой театр свои паспорта и расписавшись на общем списке против своих фамилий, они торопились в отведённую для них комнату и сразу садились за игру. Играли всегда на деньги и всегда по-крупному. За те несколько часов, которые проходили в ожидании выхода на сцену, они успевали проигрывать или выигрывать несколько сотен рублей. В домино и даже в шахматы играли тоже на деньги. Стучали костяшками, в азарте хлопали картами об стол, выкрикивали масти, ссорились, изрыгали замысловатые ругательства и мирились. Солидные певцы, хорошенькие балерины, известные драматические актёры приоткрывали дверь и долго удивлённо смотрели сквозь клубы табачного дыма на необыкновенных людей, не обращавших, видимо, ни малейшего внимания на шедший рядом на сцене торжественный концерт, на котором им самим предстояло выступить, ни на Сталина, сидевшего в своей бронированной ложе и слушавшего этот концерт.
Незабываемый случай произошёл в один из вечеров конца января 1939 года. В Москву специальным поездом прибыли деятели искусств из Ленинграда, награждённые орденами. Утром им были вручены ордена, после чего они были приглашены па большой обед, устроенный в их честь председателем Президиума Верховного Совета М.И. Калининым. Вечером же новые орденоносцы должны были слушать специальный концерт в присутствии членов Политбюро. Так как в эти дни производился ремонт Большого театра, концерт, против обыкновения, должен был состояться в Художественном театре, где также была правительственная ложа. Назначили в этом концерте участвовать и нас - Государственный джаз СССР. Концерт был ограничен во времени, так как гости должны были отбыть обратно в Ленинград поездом, отходившим в 12:30 ночи.
Помню, придя, как всегда, за час до начала, я увидел по подписям на листе, что большинство моих товарищей, артистов Государственного джаза, уже прошло в здание театра ещё раньше меня. Не знаю, по каким причинам, но охрана за кулисами Художественного театра в тот вечер была заметно слабее, чем на обычных правительственных концертах. Может быть, потому, что ложа правительства здесь была более изолирована от всех других помещений. Может быть (и это вернее) потому, что, как оказалось впоследствии, Сталин так и не приехал на этот концерт, прислав вместо себя Молотова, Жданова и Ворошилова. Я был приятно удивлён, когда охрана, проверявшая документы, разрешила мне пойти в любую из свободных артистических уборных. Я выбрал одну из самых уединённых на верхнем этаже с тем, чтобы, не теряя времени даром, поупражняться хорошенько на скрипке. Конечно, предварительно я ознакомился с программой и узнал, что мы выступаем третьим номером второго отделения. Я мог спокойно заниматься в своей уборной, не боясь пропустить наше выступление, так как в каждой уборной было радио, по которому передавался концерт на сцене и, таким образом, можно было легко следить за программой. Прошло уже очень много времени. По характеру номеров можно было определить, что первое отделение близилось к концу. Вдруг неожиданно радиопередача концерта прервалась, и чей-то голос произнес в микрофон: